СТЕФАНОВИЧ Николай | Поэзия XX века | Антология Нефертити

Николай СТЕФАНОВИЧ


«Бежал, густой глотая воздух...»

Бежал, густой глотая воздух,
Сквозь бред, беспамятство, провал,
И все кругом тонуло в звездах,
И каждый двор благоухал,
Я ждал чудес, я рвался к чуду,
Но и пред Богом, на Суде,
И там, на небе, помнить буду,
Как я искал ее повсюду,
Когда она была - везде.

«Был зов трубы, зловещий звон металла...»

Был зов трубы, зловещий звон металла,
Но знаменье последнего Суда
Нам ровно ничего не доказало -
По-прежнему отходят от вокзала
Согласно расписанью поезда.
Ларьки торгуют, бьют часы на башне,
Дождь моросит, а я домой бреду
В осенней мгле дорогою всегдашней,
Не ведая, что Суд свершился Страшный
И это все уже в аду...

«Было многое: и Апокалипсис...»

Было многое: и Апокалипсис,
И Евангелие от Луки,
Но ведь мы все равно не покаялись -
Мол, у страха глаза велики.
И повсюду брезгливой иронии
И усталости вечной печать...
Неужели мы все проворонили,
Все проспали - и нечего ждать?

«Все умчалось, и вспомниться нечему...»

Все умчалось, и вспомниться нечему,
Кроме улицы серой, сырой,
Где какая-то девушка к вечеру
Обернулась багровой зарей.
О полоске кровавой и узенькой
Тосковать не устану вовек,
Как, быть может, тоскует о музыке
Совершенно глухой человек.

«Все звезды сад к себе привлек…»

Все звезды сад к себе привлек,
И в радостном смятеньи
Ласкают старый флигелек
Ветвей косматых тени.
И вновь, как сотни лет назад,
Дремучему туману
О чем-то листья шелестят...
Войду однажды в этот сад
И тоже вечным стану.

«Если в мир возвратятся усопшие…»

Если в мир возвратятся усопшие,
А могилы растают, как дым, -
Воскресение это всеобщее
Нам покажется очень простым.
Ни архангелов белых, ни ладана,
Только встреча, и то второпях,
В переулке, нежданно-негаданно,
С тем, кого схоронили на днях...
Все свершится совсем не торжественно,
Словно тут ни к чему торжество, -
Будет скромным второе пришествие,
Мы не сразу заметим его.

«Если горе мое от ума...»

Если горе мое от ума,
Значит, я одураченный Чацкий,
Бестолковый апостол Фома,
Человек, не сумевший начаться.
А на кладбище шум не проник,
Там торжественно, тихо и пусто.
И трудящийся роет старик
Уголок оскорбленному чувству.

«Если женщина взглядом прикажет...»

Если женщина взглядом прикажет
Непременно остаться вдвоем -
Затоскуешь о чем-то сейчас же,
Вероятно, о детстве своем...
Ведь не надо ни бури звериной,
Ни двуспальной, густой духоты,
Чтобы сделаться собственным сыном,
Чтоб начаться с исходной черты.
Чтоб в стремительном, праздничном марше
Сквозь года пронестись налегке,
Чтоб шуметь, и не слушаться старших,
И квадраты чертить на песке.
Чтоб, веревки горячие стиснув,
На качелях дощатых опять -
В то же небо и ныне, и присно,
И во веки веков улетать.

«Если стукнут ведром, или вилку уронят...»

Если стукнут ведром, или вилку уронят,
Если где-то пожар возвещают трубой -
В этих звуках мне слышится шум посторонний,
Словно что-то скрывают они за собой,
Изменяются лица, дома и окрестность,
На могилах кресты зашатались опять...
До чего нестерпимо желанье воскреснуть -
Надо быть мертвецом, чтобы это понять.

«И облака, и блеск стрекоз...»

И облака, и блеск стрекоз,
И зноем пахнущая зелень, -
Внезапно все в тебе слилось,
Ты вновь един и беспределен.
Ты вездесущ, как божество,
Как небо солнечное светел,
И смерть не значит ничего!
Исчезновенья своего
Ты, вероятно, не заметил.

«Казалось, душу исковеркаю...»

Казалось, душу исковеркаю,
И страшен груз, и нет пути,
Но крест сверкнул над старой церковью,
Во мгле невидимый почти.
А над церковною оградою
Летят большие облака,
И окрыляя вдруг и радуя,
И ноша тяжкая легка...

«Каждый запах здесь едок и горек...»

Каждый запах здесь едок и горек,
На веревках привольно белью.
Почему я люблю этот дворик,
Эти листья и окна люблю?
И чердак, заколоченный жестью,
Даже мусора пеструю смесь...
Или детства второе пришествие
Ожидается именно здесь?

«Как в начале бытия…»

Как в начале бытия
До колючей дрожи
Темноты боялся я
В час глухого забытья
Ночью непогожей.
Беззащитное дитя,
Я твердил: - О Боже,
Уповаю лишь на тя... –
И сегодня, жизнь спустя,
Я твержу все то же.
            1976

«Когда обрушатся привычные понятья...»

Когда обрушатся привычные понятья
И оборвется вдруг связующая нить, -
О если бы тогда ни с кем не объясняться
По поводу того, что трудно объяснить.
О если бы тогда не думать о спасенье,
А вдруг почувствовать сквозь хаос и развал,
Что я неотделим от мошек и растений,
От карканья ворон, от сырости весенней,
И что я это все уже переживал.

«Когда-то за розовым дымом...»

Когда-то за розовым дымом
Я видел раскрытую дверь,
Но это ни с чем несравнимым
Становится только теперь.
Для сердца, что даже не бьется,
Которое полумертво -
Как много еще остается,
Когда уже нет ничего.

«Конские гривы, луны сиянье...»

Конские гривы, луны сиянье,
Потусторонняя лебеда...
Что это, призраки, марсиане?
Путь ниоткуда и в никуда?
Где я такие же видел тени,
Звезды, продрогшие на ветру?
Или в беспамятстве, до рожденья,
Или увижу, когда умру...

«Март сменяет февральскую вьюгу…»

Март сменяет февральскую вьюгу,
Лето сменится белой зимой...
Будем лгать и себе, и друг другу,
Что мы движемся тоже по кругу,
А не в пропасть летим по прямой.
            1975

«Мой внезапный порыв безотчетен...»

Мой внезапный порыв безотчетен,
К той, кого никогда не найти,
Я хочу между сотнями сотен
Перекрестков, огней, подворотен,
Отыскать, наконец-то, пути.
Я рванусь к остановке трамвая
Сквозь бульваров ночных забытье, -
Будут звезды, дворы, мостовая,
И пойму, что, меня создавая,
Не могли не создать и ее...

Ночь

Обшарпанный и неуклюжий,
Весь город кажется утопией,
Когда задумчивые лужи
С ночных домов снимают копии.
Когда делиться больше не с кем
Тревожным запахом жасмина,
А улиц некие отрезки
Ночуют в темных магазинах.
Как дым, летящий из трубы,
Над миром Путь простерся Млечный...
В такую ночь до жизни вечной,
Быть может, пять минут ходьбы.

«Очнешься вдруг на крайнем рубеже…»

Очнешься вдруг на крайнем рубеже,
Вне всяких дат и возрастов... Упрямый
Последний луч цепляется за рамы,
Дробясь на стеклах, вилке и ноже.
А наверху, на пятом этаже
Играют хроматические гаммы,
И та же пыль, и отблеск тот же самый,
Когда-то мною виденный уже.
Мгновенье это, пахнущее хвоей,
Пронизанное светом, как кристалл, -
Оно во всех подробностях такое,
Каким его я в детстве потерял.
И на полу, на чайнике, на кресле
Горят огни, которые воскресли.

«Придет пора уснуть последним сном...»

Придет пора уснуть последним сном,
Кромешный мрак сомкнется надо мною,
И превратятся в облачко сквозное
Дома, и дни, и ветви под окном, -
И страшно мне, что самое земное
Утрачу я - тоску о неземном...

Утро

Сейчас в заборах ни одной доски
Не назовешь по- прежнему доскою
И не уймешь крестящейся руки -
Так утренние улицы легки
И небо православное такое.
Познай же Бога, ясного насквозь,
Пока портфелям, тезисам и книжкам,
Пока вещам закрыть не удалось
Лицо Его, открывшееся слишком.

«Я любить не умел...»

Я любить не умел и спокойно, без всяких трагедий,
Умирая, решил, что я Богу себя предаю,
Но вселилась душа в волосатое тело медведя,
Потому что о ней не хотели и слышать в раю,
И в зверинце теперь я ловлю на себе насекомых,
Поедаю еду, от которой гудит в животе...
Для чего ж на меня смотрят тысячи глаз незнакомых,
Если сам я боюсь своего отраженья в воде?
Но сверкнет иногда сквозь фуражки, носы, подбородки
Чей-то сказочный взгляд и ресниц черноокий уют,
И тогда я, рыча, сотрясаю стальные решетки,
И по морде моей человечии слезы текут.